В январе 1980 года я завалил зимнюю сессию в институте и начал подыскивать себе работу. Дядя предложил устроить меня в Москонцерт. Так все и началось.

1. МОСКОНЦЕРТ

- Что, решил поработать на искусство, сынок? – ласково спросил начальник отдела кадров, аккуратный седой старичок в заношенном до блеска костюме. Он притушил в пепельнице окурок «Явы», и в такт движению, на лацкане его пиджака грустно звякнули две потускневшие от времени медали.
- До сентября, пока не кончится академический отпуск …
- Музыку, наверно, любишь, – улыбнулся он.
- Ага, – соврал я. – Люблю.
- Ладно, выйдешь из подъезда, свернешь во двор. Там увидишь здание из красного кирпича – с выбитыми окнами и без дверей. На третьем этаже – ПТО. Спросишь Либермана, скажешь, что от меня.

Дом я узнал сразу. На фасаде чернело неведомо с каких времен сохранившееся граффити: «ДВОРЪ ДЛЯ ИЗВОЗЧИКОВЪ». У входа в подъезд облезлая дворняжка золотыми вензелями расписывала потемневший от мартовского солнца сугроб.
Я поднялся на третий этаж. В самом углу лестничной площадки мужики неопределенного возраста с треском забивали «козла».
- … у Кобзона, вон, рабочим сцены по трешнику с концерта башляют, – зло процедил один из них, сплевывая себе под ноги недокуренную папиросу. – А тут мудохаешься за восемьдесят пять рэ в месяц.
- До Кобзона, Петрович, тебе плыть сто миль по дерьму против течения, – уверенно ответил второй.
- Нам это без надобности, – усмехнулся третий. – Сами не дураки.

Производственно-технический отдел Москонцерта, проще говоря, ПТО, занимал весь этаж. То там, то здесь, валялись пустые бутылки из-под портвейна и водки. Ноздри щекотала незнакомая смесь диковинных запахов – приблизительно, жженой канифоли и конного полка на привале.
Люди с деловым видом бродили по коридору, нервно курили и о чем-то оживленно переговаривались. Кто-то показал мне комнату, где располагалась администрация. У стены, неуклюже облокотившись на косяк, стояла сорванная с петель дверь. На ней виднелась треснувшая пополам табличка «Начальник».
- Техником по аппаратуре взять тебя не могу, ставок нет, – хмуро пояснил Либерман, прочитав заявление. – Хочешь, оформлю монтировщиком декораций. Семьдесят пять рублей в месяц.
- Хочу, – ответил я.
- Тогда, двигай домой, собирай чемодан. Отправишься дневным рейсом. Группа уже улетела два дня назад, догонишь их в Астрахани.
- А что за группа, – робко спросил я. – Известная?
- Нормальная, – ответил он.

2. НОРМАЛЬНАЯ ГРУППА

В Астраханском аэропорту меня встречала плоская, как тень и бледная, словно привидение, девушка лет двадцати. Она стояла, держа в руках табличку с надписью «Филармония», и нервно цокала каблучками, отчего ее короткая юбка колыхалась – беспокойно и нетерпеливо.
- Анна, – холодно представилась она.
- Очень приятно, – ответил я и назвал свое имя.
- Вас ждали еще вчера.
- Да мне только утром документы оформили, – смущенно пробормотал я.
- Бригада уже два концерта провела без звукорежиссера, – сказала она и обиженно поджала тонкие губы.
- У вас тут икры должно быть навалом, – попробовал я сменить тему, – можете мне устроить баночку на пол кило?
- Икры давно нет, – немного оттаяв, ответила она. – Хотите, достану воблу.

Следующий час мы бок о бок тряслись в промерзшем насквозь филармоническом автобусе. Город остался далеко позади, и наш путь лежал в рыбацкий поселок, где в местной гостинице поселили артистов. Анна всю дорогу читала томик Ахматовой. Я, боясь порезаться об ее острые коленки, сидел, отвернувшись к окну. Мимо проплывали знаменитые астраханские лиманы.
Когда мы добрались, группа, уже готовая к выезду, собралась в холле Дома колхозника, принадлежавшего рыбпромхозу «Красный путь». Ко мне подошел гренадерского сложения мужчина лет сорока, и поприветствовал, как старого знакомого. Затем представил меня остальным.
Это была наспех сколоченная концертная бригада – конферансье, две певицы, квартет музыкантов – пианист, гитарист, бас-гитарист, ударник, и артист оригинального жанра. Здесь же, в холле, стояла аппаратура – две пары колонок, усилитель и пульт. Музыканты помогли мне погрузить этот скарб в автобус, и мы отправились на концерт.

3. КОНЦЕРТ

Дом культуры рыбпромхоза был забит до отказа. Зрители уже расселись по местам и терпеливо ждали, пока я подключу аппаратуру. Они подбадривали меня, некоторые предлагали помощь. Наконец, я закончил и спустился в оркестровую яму, где установил пульт. Там меня поджидала Анна.
- Очень беспокоюсь, – кусая губы, проговорила она. – Зритель у нас требовательный. Художественная самодеятельность лучшая в районе, а у вас программа так себе, честно говоря. Одна надежда на Гендина. Все-таки лауреат конкурса комсомольской песни.
Наконец, свет в зале погас, но занавеса все не поднимали. Из-за кулис доносились приглушенные голоса – молодой и постарше. Сначала они утопали в гуле зрительного зала, но с каждой секундой становились все ярче, пока, наконец, не проявились окончательно с пугающей отчетливостью.
- Васька, не разгоняй!
- Не учи ученого…
- Сорвется же! А-а-а!! Нога!!!
- Упустили, Михалыч! Упустили!
Я прислушался. Со стороны сцены нарастал странный шум. Я выглянул из ямы, и вовремя – прямо на нас, вынырнув из-за занавеса, на всех парах несся рояль. Его никелированные колесики грозно поблескивали в полутьме. Мне едва удалось отскочить в сторону и увлечь за собой Анну, как он с чудовищным грохотом слетел вниз, утонув в клубах пыли и дружном хохоте зала.

На сцену выскочил ошеломленный конферансье.
- Уважаемые друзья, – попытался он перекричать толпу. – Минуточку внимания!
Зал был неумолим. Волны смеха накатывались, как цунами, накрывали с головой, но вдруг, достигнув высшей точки, постепенно стали затихать, и вскоре уже их последние отголоски утонули в бархатных складках кулис.
- На улице дождь, а у нас концерт, – довольным голосом сообщил конферансье. – И первым номером нашей программы выступит певица Нелли Глубокова с песнями, посвященными предстоящему празднику молодости и мира – московской Олимпиаде.
Занавес поднялся, на сцену вышли музыканты и заиграли вступление. Оставшийся без инструмента пианист, остервенело колотил в бубен. Из-за кулис выскочила пожилая женщина в длинном черном платье с блестками. Она затрясла бедрами и начала напевать какой-то легкомысленный мотив. Припев звучал так:

"Олимпиада – да! Олимпиада – да!
Свети всегда, будь солнцем молода!"

Окончание песни зал встретил со сдержанным чувством. Не останавливаясь, Нелли спела еще две песни и гордо удалилась под вялый шелест аплодисментов.
Снова вышел конферансье и представил следующего артиста.

Концерт шел ни шатко, ни валко, время от времени сопровождаемый шутками и одобрительными выкриками селян. Анна совершенно успокоилась и сидела рядом, забросив ногу на ногу. Она томно потирала икры и, косясь на меня, с нарочитым интересом смотрела шоу.
В коротком антракте к нам из зала перевесилась курчавая голова. По усеянному веснушками лицу бродило блаженное недоумение.
- У вас что, барабанщик – джазовый? – встряхнув кудрями, деловито осведомилась голова.
- У нас все джазовые, – гордо ответил я и отвернулся.

Последним выступал Гендин, тот самый богатырь, от которого можно было ожидать номера вроде хождения по гвоздям или жонглирования булавами. К моему разочарованию, он оказался певцом. Гендин был «звездой» программы. Он исполнил «Санта Лючию», «Rock around the clock» Чака Бэрри и «День Победы» Тухманова. Зал устроил ему пятиминутную овацию. Анна крепко обняла меня и, закатив глаза, поцеловала в губы.
- Спасибо, звук был великолепный, – с кроткой улыбкой прошептала она, разжав объятья.

4. ОБЛОМ

Я отключил аппаратуру и пошел за кулисы. У кабинета директора плотным кольцом стояли артисты. Они обступили рыжеволосую, пост-бальзаковского возраста даму, которая, гневно потрясая зажатыми в руке бумагами, что-то решительно им выговаривала. Артисты недовольно гудели. В воздухе повеяло грозой. Я подошел ближе.
- …это безобразие, – почти кричала она. – Я посмотрела исполнительский лист и не поверила глазам! Артист Петухов должен играть на домре, а стучит на барабане. Иллюзионист Парайский не работает номер с исчезновением кошек, а ведет концерт! Это какая-то профанация!
- Что ж тут такого, – забасил в ответ Гендин. – Артист имеет право на эксперимент…
- Хорошо, – неожиданно согласилась она, и с иезуитским спокойствием добавила. – Глубокова, бригадир, административный работник. Почему она поет?
- Она очень петь любит… – упавшим голосом объяснил Гендин и виновато потупился.
- Я, как зам. директора филармонии по концертной работе, прерываю гастроли и отправляю бригаду в Москву! – произнесла она ледяным тоном и, растолкав локтями собравшихся, направилась прочь.
- Проводишь меня домой? – спросила из-за плеча Анна, нетерпеливо дернув за рукав.

5. ДОМОЙ!

- Как ты считаешь, – спросила Нелли в самолете. – «Олимпиаду» хорошо принимали?
- По-моему, там слова… не очень, – замялся я.
- Вот так всегда, – расстроилась она. – Опять с текстом не угадали. А что делать то, скажи? Не самой же писать?!
- Да, пожалуй, что лучше самой, – предположил я.
- Автора каждый может обидеть, – горько заметил с соседнего места Парайский. – Но не всякий может предложить гонорар.
В свободные минуты он баловался эстрадными монологами, так что промолчать ему не позволило чувство корпоративной солидарности.
Мы откинулись в креслах и поболтали еще немного. Остальные спали мертвецким сном, после бессонной ночи это было неудивительно.

Когда возвращение в Москву явилось, как неотвратимый факт, и с беспощадной очевидностью стало ясно, что денег из поездки никто не привезет, все расслабились. Пережитый шок требовал какой-то компенсации. Разбитые сердца взывали к справедливости.
В гостинице артисты сбросили оцепенение и с отчаянья, все до одного, напились. Музыканты до утра орали песни. Певицы сновали в ночных рубашках по коридору, то и дело перебегая друг к другу в номер. Парайский расколол зеркало в ванной и плакал, тщетно стараясь сложить из обломков свое изображение.
Сейчас он, клюя носом, сидел, разбитый, напротив меня. Судя по всему, у него так ничего и не вышло.
- Что, расстроился, Влад? – спросил я. – Домой без бабок вернемся?
- А я не пойду домой, – устало улыбнулся он. – К балетной одной завалюсь, пару дней покувыркаюсь. А потом, дома сейчас все равно никого нет, жена на работе. Что же мне, по городу с вещами шататься?

Я выглянул в иллюминатор – самолет заходил на посадку. По небу плыли белые корабли облаков. Внизу лежал игрушечный город, и казалось, ничего не стоило сейчас протянуть руку и перемешать разноцветные кубики домов, и железную дорогу, и маленькие машинки с черными точками колес. Перемешать, а потом собрать этот конструктор заново.
- … зря с вещичками по городу не болтаться, а идти прямо к ей… – бормотал во сне Парайский…

Начинался новый день. У выхода из аэропорта толпились таксисты, и можно было ехать куда угодно.