1. ПОЧВОВЕД
Автор культового проекта «Банановые острова» Юрий Чернавский, в начале 80-х, без сомнения,
был самым «продвинутым» поп-музыкантом страны и экспериментатором в самом широком смысле
этого слова. Его парадоксальные идеи поражали своей новизной, а успех его песен, звучащих в
духе модной на западе «новой волны», сделали Чернавского наиболее модным и востребованным
композитором того времени. Убедившись, что диковинная «банановая» абракадабра прижилась на
холодных просторах отечества, он увлекся выведением нового вида – некого идеального гибрида,
который бы соединил собственно музыку и организацию ее производства. И когда, в 1987 году,
повинуясь зову природы, первые робкие ростки частного предпринимательства стали пробиваться
через густо унавоженную шлаками, почву социалистического бытия, он с неистовостью юного
мичуринца принялся засеивать необъятные просторы родины выведенными им диковинными образцами,
для чего и организовал экспериментальное творческое объединение «Рекорд».
По сути, это был первый в стране продюсерский центр, который занимался открытием новых
талантов. Среди них были хорошо известные ныне Владимир Пресняков и Сергей Минаев, Сергей
Крылов и Наталья Ветлицкая, Олег Газманов, и многие другие начинающие артисты, привлеченные
в «Рекорд» авторитетом композитора. Для многочисленных проектов Чернавскому были нужны молодые
амбициозные авторы, уже успевшие «засветиться» рядом удачных работ.
Я появился в «Рекорде», когда там еще шло строительство – в прямом и переносном смыслах.
Наряду с административной и хозяйственной неразберихой, сопутствующей любому начинанию, в
принадлежащем «Рекорду» здании шел ремонт. Едва я вошел в просторный холл, мне стало понятно,
что Чернавский был настоящим руководителем – из тех, кто знает всё и обо всём. Вокруг него
сновали люди в грязных спецовках, и каждому из них, походя, он давал какой-нибудь ценный совет.
Сам композитор неподвижно стоял в окружении свиты и, заложив руки за спину, наблюдал за
работой маляра сквозь толстые окуляры очков. Время от времени он кисло улыбался и небрежным
тоном бросал указания общего характера. Маляр, бойко орудуя кистью, что-то бормотал в ответ и
недовольно мотал головой в бумажной треуголке. Наконец, в какой-то момент, Чернавский, не
выдержал и, вырвав кисть из рук подмастерья, показал всем, как наносит штрих настоящий
художник. После пары удачных мазков, он задел стоящее на «козлах» ведерко с краской, которое,
пробалансировав несколько мгновений на краю бездны, ухнуло вниз, окатив свиту ядовито-желтыми
брызгами.
- Кто ж ведро на край ставит!? – негодующе прошипел, успевший отпрянуть в последний момент
маэстро.
- Юра, мы будем сегодня писать песни? – нетерпеливо спросил я.
- Ладно, пойдем, – в сердцах махнув рукой, ответил он. – В этой стране, каждый второй – не
калека, так контуженный.
Мы прошли в звукозаписывающую студию, и я уже собрался выудить из портфеля пачку свежих
домашних заготовок, как композитор удивил меня еще одной областью своих познаний.
- Знаешь, чем отличается хрен от редьки? – спросил он с ходу.
- Не уверен, – бодро ответил я. – Интересно было бы узнать.
- В семидесятые годы в Англии работали десятки команд, игравшие не хуже Пёпл. – оживился
Чернавский. – Но сейчас их никто не помнит. Как думаешь, почему?
- Сдулись? – наивно предположил я.
- Если бы, – мрачно хмыкнул Юра. – Всё потому, что Пёпл написали "Смок он зе вота", а те – нет.
- Наверное… – неуверенно согласился я.
- Ну, так вот… – начал объяснять Чернавский.
Договорить ему не дали. Раздался стук в дверь и на пороге появился, похожий на Павку Корчагина
из фильма «Так закалялась сталь», ясноглазый комсомолец – на лацкане его пиджака гордо сверкал
значок «Делегат конференции ВЛКСМ». Он оказался коммерческим директором «Рекорда».
- Юр, там по поводу леса звонят, – оборвал он Чернавского на полуслове.
- Иду, Пеньков, иду, – с сожалением покачал головой Юра и, не извинившись, вышел за ним вслед.
На этом наше общение в тот день завершилось, и я отправился домой, безуспешно прождав
Чернавского в студии добрых пять часов. Все это время из-за соседней двери доносились обрывки
его переговоров по поводу поставок листового железа, сырой нефти и строительного леса,
сопровождаемые нервными репликами Пенькова.
На протяжении двух недель, на которые только и хватило моего терпения, этот человек всякий
раз входил в студию в тот момент, когда Чернавский собирался перейти от «Smoke on the water»
к чему-то более существенному. Увы, мы так и не написали ни одной песни. Более того, я так и
не узнал, чем заканчивается та история с «Deep Purple».
2. РАЗИН
Впрочем, судьба расплатилась со мной за вынужденное творческое бездействие иной монетой,
подарив возможность познакомиться в свежевыкрашенных стенах «Рекорда» с рядом занимательных
персонажей.
Одним из них был Андрей Разин. Этот человек без сомнения останется в истории российской
поп-музыки, как один из самых потрясающих, можно сказать, феноменальных авантюристов своего
времени. Работал он в «Рекорде» по административной части, и без тени сомнения брался исполнять
различные, щекотливые поручения Чернавского.
Например, подлинный фурор произвел его поход в ВЦСПС, где он умудрился за пять минут
завизировать у какого-то высокопоставленного чиновника разрешение на проведение «Рекордом»
концертных мероприятий. В советские времена подобная деятельность была строго регламентирована,
и ею могли заниматься лишь государственные структуры – филармонии, Росконцерт, Москонцерт, и
им подобные. Это был невероятный результат, которого в течение полугода не могли добиться
ни Чернавский, ни кто-либо из его могущественных покровителей из мира эстрады.
Способ, которым Разин добился вожделенной подписи, так и остался для всех волнующей тайной. Сам
он объяснял свои многочисленные удачи, ни много, ни мало, близким родством с первым лицом
страны Михаилом Горбачевым. Эту обескураживающую подробность он сообщал спокойным, уверенным
голосом, не отводя от собеседника взгляда чистых, как весеннее небо, глаз. Собеседники
стеснительно улыбались. Холодный разум подсказывал им, что это невозможно… Глупое сердце тихо
вопрошало, – а может быть, все-таки…?
Не всегда Разину сопутствовал успех. Но в те редкие минуты, когда его имиджу всесильного
менеджера начинало что-то угрожать, он подходил к стоящему в холле телефону и, прикрывая
ладонью диск, набирал одному ему известный номер.
- Раиса Максимовна, вы еще обедать не садились? – спрашивал он громко, чтобы его голос был
слышен в самых отдаленных уголках огромного холла. – Нет? Ну, подождите меня, я уже еду.
Это сейчас, наученные горькими уроками куда более изощренных афер наподобие дефолта, мы можем
позволить себе снисходительно улыбнуться такой грубой попытке обмана. Но тогда, наивные
свидетели этого диалога, еще не прошедшие вакцинации даже от вируса МММ, принимали этот
монолог за единственно возможную реальность. То есть за правду.
На исходе своего пребывания в «Рекорде», Разин придумал уникальный проект, который в начале
90-х мамаем прокатился по просторам необъятной родины, повергнув эстрадных артистов в
состояние скрытой зависти и блаженного недоумения. Назывался проект «Ласковый май». Его
участниками были не достигшие совершеннолетия подростки, исполнявшие дворовые песни о любви
и дружбе неокрепшими, почти детскими голосами. Проект «раскрутился» мгновенно. Просто в одно
прекрасное утро из всех киосков, торгующих новыми звукозаписями, зазвучали «Белые розы».
Вмешательства радио и, в особенности телевидения не то, что не потребовалось, оно было лишним.
Никто не знал участников ансамбля в лицо, что создавало поистине безграничные возможности для
уплотнения графика концертной работы. Точного количества коллективов, колесивших в то время
по стране под названием «Ласковый май» не знал никто. Разумеется, за исключением великого
комбинатора Андрея Разина. В один и тот же день, разные составы группы, под одну и ту же
фонограмму работали на нескольких концертных площадках от Прибалтики до Камчатки. Это был
сверхприбыльный бизнес, по сравнению с которым, торговля наркотиками, оружием и нефтью кажутся
невинной детской игрой в монополию.
Я не считаю себя специалистом по экономике, но не удивлюсь, если отношение доходов к расходам
в проекте «Ласковый май» составляло цифру с пятью-шестью нулями.
Самый большой интерес у меня до сих пор вызывает личность автора песен этого незабываемого
коллектива. Называлось множество имен, но, сдается мне, где-то в глубине этой розовой аллеи,
в самых потаенных ее уголках, мелькает тень одного великого экспериментатора…
3. ГАЗМАНОВ
В те дни, когда Чернавский по своему обыкновению скрывался у себя в кабинете, постигая с
товарищем Пеньковым первые уроки большого бизнеса, я бесцельно коротал время в буфете студии
«Рекорд», где и познакомился с Газмановым. Надо сказать, что тогда Олег еще не проявил своих
многочисленных талантов и был известен лишь как папа поп-звезды Родиона Газманова,
исполнявшего песню про собаку по кличке Люси. Олег сыграл мне несколько своих песен под гитару,
и мы разговорились на близкую и понятную каждому автору тему…
- Представляешь, – пожаловался Газманов. – Играю эти хиты всем подряд – ноль реакции! А ведь
потом будут ногти на ногах кусать! Вчера показал песни Кутикову. Он говорит – хорошо, но петь
отказывается. Наверно, считает, что говно.
- Ну, необязательно, – замялся я.
- Точно тебе говорю, – убежденно замахал руками Олег. – Но говно - это же понятие относительное,
правда?
- Не знаю, – признался я, – слабо в этом разбираюсь.
- Жаль, – огорчился Олег.
Какое-то время после нашего знакомства я был озабочен своими делами, и следующая наша
встреча произошла не скоро.
1989 год я встречал вдалеке от дома. Произошло это в первый, и пока последний раз в жизни, а
если принять во внимание развившуюся у меня с годами склонность к домоседству и чтению
классических романов, то уж вряд ли произойдет когда-либо впредь.
Но все мы смолоду легки на подъем, и когда устроители концерта, в котором было задействовано
несколько артистов из числа моих клиентов, уговорили меня поехать на рождественские гастроли
в Запорожье, обещая всем «царский» прием и исключительные условия оплаты, я легко согласился.
В поезде концертная бригада, включавшая Криса Кельми, отца и сына Газмановых, Сергея Минаева,
и других менее известных артистов, коротала время за обычными разговорами.
- Не боишься ребенка к гастрольной жизни приучать? – спрашивал Газманова-старшего,
предусмотрительный Крис.
- Ты знаешь, Родька шустрый парень, сам разберется что к чему, – рассудительно отвечал Олег.
– Ну, чего я тебе на пальцах объясняю, на концерте сам увидишь.
Концерта ждать не пришлось, и о способностях вундеркинда Крис получил представление гораздо
раньше, когда возвращался после обеда из вагона-ресторана. Войдя в свой вагон, он увидел в
другом его конце семилетнего Родю, и приветственно помахал ему рукой. В ответ тот разогнался
по узкому коридору до крейсерской скорости и боднул опешившего Криса головой в пах. Крис,
глухо застонав, повалился на пол. Несколько минут он судорожно сучил ногами, держась за
ушибленное место и изрыгая нечленораздельные звуки. Усилиями сбежавшихся на шум артистов,
прежде всего заботливых девушек из группы «Комбинация», потерпевший был приведен в чувство
и водворен в купе. Крис лежал на узком диванчике, усталыми глазами разглядывая шуршащие
вокруг него коленки артисток, когда вошел старший Газманов. Он с извиняющимся видом встал в
дверях, видимо, с трудом подбирая приличествующие моменту слова.
- Да-а-а, шустрый у тебя парень, Олег, – едва отдышавшись, промолвил Крис.
Газманов виновато развел руками.
- Я разберусь, Крисыч, – суровым голосом ответил он и удалился.
Несмотря на то, что это обещание, несомненно, было исполнено, Кельми оказался в этой поездке
не единственным пострадавшим. Следующей жертвой «вождя краснокожих» оказался я сам.
На исходе новогодней ночи Родион прокрался мне за спину, влез на высокий стул и активировал
последнюю из оставшихся в живых хлопушку. Пистоны прожгли мне волосы вокруг темени, оставив
на ней плешь диаметром с пятак. Тем, кто помнит размеры советского пятака, легко понять мою
досаду. И лишь усталость и равнодушие, сопутствующее окончанию столь утомительного праздника,
каким вовеки на Руси был Новый Год, не позволили разрастись этому чувству до масштабов
вселенской скорби.
Утром Олег пришел ко мне в номер с бутылкой водки и маленьким ведерком салата.
- Смотри, – удивленно сказал он, взглянув в окно. – Никогда не видел дождя в новогоднее утро.
- Мне не нравится дождь, – ответил я, превозмогая известный синдром «первого января» и
незнакомое доныне жжение на макушке.
До вечернего концерта мы сидели в маленьком номере затерянного на обочине дней отеля,
неспешно смакуя эту случайную, словно протекшую к нам сквозь небo фразу, и разбавляя ее
содержимым наших стаканов…
4. ЭПИЛОГ
Многие из артистов «Рекорда» превратились в настоящих звезд, а иные, как, например,
Игорь Матвиенко, сами стали известными продюсерами.
Андрей Разин оставил шоу-бизнес. Оно и правильно, для такого предприимчивого молодого
человека перестройка открыла поистине безграничные возможности в иных, куда более интересных
областях.
Олег Газманов стал… в общем, вы сами не хуже меня знаете, кем он стал. Не так давно у меня
был повод еще раз вспомнить то дождливое январское утро, и я с удивлением отметил, что
сопутствующие некоторым моим песням обстоятельства по-прежнему складываются в цепь непрерывных
совпадений и эхо когда-то оброненных фраз, скользнув по мутной глади времен, возвращается
обратно многие годы спустя. Случилось так, что весной 2000 года Олег Газманов издал, наконец,
написанную нами десятью годами ранее песню «Мне не нравится дождь», что лишний раз убедило
меня в метафизической сущности любых, даже случайно произнесенных слов.
Что же касается нас с Чернавским, то мы так и не написали ни одной песни. Более того, я так
и не знаю, чем закончилась та история с Deep Purple.
С другой стороны, какая мне разница…
